Природа и сущность языкового знака. Свойства языкового знака. Знаковые теории языка (Ф де Соссюр, А.А. Потебня и др.) Языковые знаки – это знаки человеческого языка, основные информативные знаки.
Основные признаки знака: двусторонность (наличие материальной формы и содержания), противопоставленность в системе, условность/мотивированность.
В знаке выделяются две стороны – означаемое (понятие, содержание, смысл знака, его внутренняя сторона, то, что воспринимается нашим сознанием) и означающее (внешнее выражение знака, его формальная сторона, то, что воспринимается органами слуха или зрения). Языковой знак, как всякая двусторонняя языковая единица, обладает формой (означающее знака) и содержанием (означаемое знака). Как и все прочие знаки, они всегда материальны и означают что-то помимо самих себя. Языковые знаки всегда условны, т. е. связь означаемого и означающего у них произвольна (но при этом, будучи однажды установленной, она становится обязательной для всех носителей данного языка). Как и все условные знаки, они всегда являются членами знаковой системы, а следовательно, обладают не только значением, но и значимостью.
Помимо свойств, общих для всех знаков, языковые знаки имеют еще и особые, только им присущие особенности. К их числу относится линейность: языковые знаки всегда следуют друг за другом, никогда не совмещаясь в пространстве (при письме) или во времени (в устной речи). Можно представить себе неязыковой знак (скажем, сигнал) в виде звучащего в определенный момент аккорда из трех звуков, каждый из которых имеет свое значение. Но не существует языковых знаков, в которых в пространстве или во времени совмещалось бы несколько единиц. Они всегда следуют друг за другом, составляя линейную цепь.
Другая особенность языковых знаков связана с диахроническим аспектом их существования: языковой знак характеризуется изменчивостью и одновременно стремлением к неизменчивости. Такое противоречие объясняется тем, что язык используется обществом, которое, с одной стороны, нуждается в постоянно изменяющемся языке для выражения своих меняющихся знаний о мире, а с другой стороны – в неизменной, стабильной системе общения, так как любые изменения в языке поначалу вызывают затруднения в общении. Поэтому на языковые знаки постоянно действуют две разнонаправленные силы, одна из которых подталкивает их к изменению, а другая стремится их удержать в неизменном виде.
К языковым знакам следует отнести значимые единицы языка – морфемы, слова, предложения.
ЗНАКОВЫЕ ТЕОРИИ ЯЗЫКА—совокупность теоретических положений (идей, гипотез) о строении языка, рассматриваемого как система знаков (см. Знак языковой), и об отношении его к внеязыковой действительности. 3. т. я. не исчерпывают всех аспектов языка. Понятие знака, восходящее к стоикам, изначально определялось как двусторонняя сущность, образованная отношением означающего — звуковой речи — и означаемого — значения, интерпретируемых соответственно как «воспринимаемое > и «понимаемое*. Определение знака как единства звуков н значения прошло через всю ср.-век. философию. В новое время теория о знаках человеческого языка была изложена в трудах В. Гумбольдта, сформулировавшего «закон знака >, к-рый вскрывал гл. универсальный принцип строения языков, механизм соединения значения и формы его выражения: это единство «коренится во внутреннем, соотнесенном с потребностями мыслительного развития, языковом сознании и в звуке >, к-рые взаимодействуют между собой.
Первым лингвистом, применившим понятие знака к конкретному описанию языка, был Ф. де Соссюр (см. Женевская школа). Через призму знака, моделирующего взаимоотношение двух «аморфных масс* — цепи звуков и потока мыслит, содержания,— он вскрыл
нек-рые существ, стороны механизма внутр. организации языка как системы. Рассматривая язык как «систему знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла н акустического образа*, он предложил семантич. понятия «знак*, «значение*, «значимость* и др., применимые только к системе слов, т. е. к первичному этапу знакообразования. Ряд непоследовательностей его знаковой теории объясняется тем, что он исключил из рассмотрения реальный, функционирующий язык; напр., тезис о психич. характере обеих сторон знака проистекает из того, что физич. свойства словесного знака, обнаруживаемые только в актуальной речи, нм не рассматривались. Для 3. т. я. Соссюра характерно расплывчатое определение процесса и особенно результатов членнмости языка, гипертрофия формальной н особенно содержат, значимости (valeur) слов, игнорирование фактов объективной действительности и обществ.-ист. опыта человека и механизма порождения речевых единиц, что привело к обедненному моделированию естеств. языка, не учитывающему его сложную иерархическую структуру. Идеи Соссюра были подхвачены многими последующими структуральными направлениями (см. Глоссематика, Копенгагенский лингвистический кружок).Особое внимание Потебни привлекла идея Гумбольдта о том, что язык есть деятельность. Эта мысль помогла Потебне понять сущность языка как динамического процесса совершенствования языковых форм. В творчестве Потебни получило самостоятельное развитие и другое известное положение Гумбольдта – тезис о том, что взаимное понимание есть одновременно и взаимное непонимание. Потебня замечает, что здесь следует говорить не о непонимании как обязательном отклонении от мыслей, идущих от сообщающего, а о понимании по-своему как творческой работе воспринимающего.
Влияние учения Гумбольдта сильнее всего проявилось в психологическом подходе Потебни к анализу языковых явлений. Стремление исследовать факты языка как отражение тех психических процессов, которые происходят в сознании говорящего индивидуума, позволило Потебне впервые в русском языкознании применить психологический подход к языку. В какой бы форме ни проявлялся психологизм в работах Потебни – в форме народной или индивидуальной психологии, — он позволял выявить лингвистическое содержание его теории и вплотную подойти к таким проблемам общего языкознания, как соотношение языка и мышления, слова и понятия, происхождение и развитие языка, сущность языка и языкового знака, внутренняя форма слова и т.д. Как отмечает Потебня, несовпадение языка и мысли проявляется в том, что область языка далеко не совпадает с областью мысли. Другими словами творческая мысль живописца, музыканта, шахматиста невыразима словом, а в математике самые сложные понятия выражаются условными знаками. Мысль, по словам Потебни, вскормлена словом.
25. Языковые значения. Теории значения языкового знака
Значение языка- знание значения языка. Знач является важнейшим элементом рече-мыслительного процесса. Проблема значения — проблема психологии и логики.Слрво -это осн единица языка. Отсюда слово -итог познания действительности. Сущ разные номинаци одного и того же явления. Значение слова всегда подвижно. Слово способно:
— обобщать и сохранять в системе мыслит результаты, отражающие действительность.
— слово способно применять эти результаты в речи
Термин «значение» неоднозначен
К проблемам значения обращались Потебня, Флоренский, В. Виноградов.Возможные подходы к определению значения:-Значение — совокупность чел опыта
_ Значение — значение слрова в речи
Типы определения яз значения:
А) гипотезе отображения-яз значение определяется как психическое отображения сущности(Смирницкий, Шмелев)
Источник
2.2. Знаковая природа языка
Знаковый характер естественного человеческого языка составляет одну из его универсальных черт и основных особенностей. ЯЗЫК – одна из многочисленных знаковых систем. Знаки и образуемые ими знаковые системы изучает семиотика. Семиотика (от греч. semeion– ‘знак’ ) исследует природу знаков, знаковые ситуации, виды знаков, операции над знаками. Семиотика – наука о знаковых системах и знаковых процессах передачи информации в природе и в обществе. Семиотика изучает знаковые системы кино, театра, литературы, живописи, музыки, запахов, пищи, поз, жестов и т.д.
В развитие этой науки, основы которой были заложены еще представителями античной и средневековой философской мысли, внесли большой вклад Чарльз Пирс (1839 – 1914), Чарльз Моррис (1901 – 1979), Фердинанд де Соссюр (1857 – 1913), Луи Ельмслев (1899 –1965), Роман Осипович Якобсон (1896 – 1982), Ролан Барт (1915-1980), Юрий Сергеевич Степанов и др. Основателем общей семиотики признают американского ученого Чарльза Пирса, а основателем лингвосемиотики – швейцарского ученого Фердинанда де Соссюра.
В общей семиотике существуют разные направления, изучающие различные знаковые системы: биосемиотика, этносемиотика, лингвосемиотика.
Биосемиотика занимается исследованием систем сигнализации в животном мире (танцы пчел, сигналы дельфинов, брачные танцы животных и др.)
Этносемиотика, наряду с этнологией, культурной антропологией, социальной антропологией изучает знаковые системы, связанные с бытом, культурой народов (семиотическое поведение людей в обществе, знаковая роль различных обрядов, знаковая символика одежды, игр, танцев и т.д.) Например, этнология изучает позы как положения человеческого тела, типичные для данной культуры. Чувства, переживания, верования людей проявляются в особых формах (позах, жестах, манерах). Эти формы двойственны. Они являются одновременно и частью самого переживания и отчужденной частью, ставшей чисто традиционной. Отчужденная часть – это принятые в данной культуре модели (паттерны) (Э.Холл).
Лингвосемиотика изучает естественный язык с точки зрения его знаковой природы и выполняемых функций.
Семиотика искусства изучает характер знаков и знаковых систем, используемых в различных видах искусства (театр, балет, кино, художественная литература, живопись, архитектура и др.), изучает специфику «языка» того или иного вида искусства.
Знак в современной семиотике понимается как всякий преднамеренно воспроизводимый материальный факт, предназначенный служить средством передачи информации, находящейся вне этого факта.
Знак – материально, чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие), служащий для обозначения другого предмета, свойства или отношения, переработки и передачи информации (знаний) [СЭС 2000]
С развитием человечества возрастает степень семиотичности (символичности) окружающего его мира. Возникновение таких мощных каналов порождения знаковости, как телевидение, интернет, резко увеличило масштабы этих процессов. Человек все больше окружат себя виртуальным миром, носящим принципиально знаковый характер.
В человеческой деятельности используются три основных типа знаков:
— знаки естественного языка – языковые знаки,
— знаки искусственно созданных языков – конвенциональные системы знаков
— и естественные знаки.
Знаковая система языка создана не конвенционально, по условию, по соглашению, а сформировалась в результате длительной эволюции человека в процессе деятельности и общения, став социальной и биологической необходимостью человека как разумного члена общества.
Конвенциональные системы знаков, т.е. системы, образованные по соглашению. Они несут определенную социальную информацию (сигнализация, формальные языки разных наук, письменность и др.)
Естественные знаки – это предметы, явления, находящиеся в интерпретируемой человеком причинно-следственной связи, пространственно-временной и иной связи с другим предметом или явлением. Естественные знаки не создаются специально с целью информирования, они не несут постоянной, закрепленной за ними социальной информации. Вне наблюдения человека – это объективно совершающиеся процессы и явления. Человек интерпретирует то или иное явление так, что одно явление (признак, действие) служит знаком или сигналом другого, например, пожелтевшие листья на деревьях – признак (знак) осени, темные тучи на небе – знак приближающейся грозы.
Следует различать знаки языковые и неязыковые.
К неязыковым знакам относят:
— знаки-копии – воспроизведение чего-либо, обладающее большим или меньшим сходством с обозначаемым (напр., фотография);
— знаки-признаки – знаки, связанные с обозначаемым предметом как действие, состояние со своей причиной (например, симптомы болезни);
— знаки-сигналы – физические процессы или явления, несущие информацию о каком-либо событии, состоянии объекта и режиме его работы, либо передающие команды управления, оповещения и т.д.;
— знаки-символы – знаки, которые в силу заключенного в нем наглядного образа используются для выражения отвлеченного содержания (например, весы – символ правосудия)
Языковой знак – это любая единица языка (морфема, слово, словосочетание, предложение), которая служит для обозначения предметов или явлений действительности или идеальных сущностей и др.
Основой знак языка – слово. Слово именует реалии – элементы человеческого опыта, познанный человеком мир. Реалии – это физические объекты, одушевленные существа, люди, признаки предметов, отношения между предметами, события, факты, состояния дел, ситуации и т.д.
Отношение между знаком, понятием и реалией представляют в виде семантического (семиотического) треугольника (треугольника Огдена, Ричардса):
Источник
Природа знака в языкознании
ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА
(Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М., 1974. — С. 90-96)
Теория языкового знака, ныне явно или неявно принятая в большинстве сочинений по общей лингвистике, ведет свое начало от Ф. де Соссюра. И положение Соссюра о том, что природа знака произвольна, принимается в качестве очевидной истины, хотя и не эксплицитной, но на деле никем не оспариваемой. Эта формулировка получила быстрое признание. Всякий разговор о природе знака или о свойствах речи начинается с заявления о произвольном характере языкового знака. Этот принцип столь важен, что, о какой бы стороне лингвистики мы ни размышляли, мы обязательно с ним сталкиваемся. Тот факт, что на него повсюду ссылаются и всегда принимают за самоочевидный, и побуждает попытаться по крайней мере понять, какой смысл вкладывал в этот принцип Соссюр и какова природа фактов, служащих доказательствами. В «Курсе общей лингвистики» [1] это определение мотивируется очень просто. Знаком называют «целое, являющееся результатом ассоциации означающего (= акустического образа) и означаемого (= понятия). » «Так, понятие «сестра» внутренне никак не связано с последовательностью звуков s-ö-r, которая служит ее означающим; это понятие с таким же успехом могло бы быть представлено каким угодно означающим, о чем свидетельствуют различия между языками и само существование разных языков: так, для означаемого «бык» в качестве означающего по одну сторону границы выступает b-ö-f (bœuf), а по другую — o-k-s (Ochs)» (стр. 102). Это говорит о том, что «связь, объединяющая означающее и означаемое, произвольна», или, проще, — «языковой знак произволен». Под «произвольным» автор понимает то, что «он немотивирован, т. е. произволен по отношению к означаемому, с которым не имеет никакой естественной связи в реальном мире» (стр. 103). Это свойство, стало быть, призвано объяснить тот самый факт, которым оно подтверждается, а именно тот факт, что выражения для одного понятия изменяются во времени и пространстве, а значит, не имеют с ним никакой обязательной связи. Мы не собираемся оспаривать этот вывод в пользу других принципов или на основе других определений. Речь идет о том, чтобы установить, последователен ли этот вывод, и выяснить, следует ли из признания двусторонности знака (а мы ее признаем) обязательная характеристика знака как произвольного. Мы видели выше, что Соссюр считает языковой знак состоящим из означающего и означаемого и, что очень существенно, под «означаемым» имеет в виду понятие. Вот его собственные слова: «Языковой знак соединяет не предмет с именем, а понятие с акустическим образом» (стр. 100). Но сразу же вслед за этим он утверждает, что природа знака произвольна, поскольку он не имеет с означаемым «никакой естественной связи в реальном мире». Очевидно, что в это рассуждение вкрадывается ошибка по причине бессознательного и неявного обращения к третьему термину, который не содержался в исходном определении. Этот третий термин — сам предмет, реальность. Хотя Соссюр и утверждает, что понятие «сестра» не связано с означающим s-ö-r, он при этом тем не менее мыслит о реальности этого понятия. Говоря о различии b-ö-f (франц. «бык») и o-k-s (нем. «бык»), он вопреки себе опирается на тот факт, что оба эти слова относятся к одному и тому же реальному предмету. Вот здесь-то предмет, вещь, сначала открыто исключенная из определения, проникает в него теперь окольным путем и вызывает в этом определении постоянное противоречие. Ибо, если принципиально — и справедливо — утверждается, что язык есть форма, а не субстанция (стр. 163), то следует признать — и Соссюр прямо об этом заявляет, — что лингвистика — это исключительно наука о формах. Тем более настоятельна в таком случае необходимость исключить «субстанцию» сестра или бык из понимания знака. В самом деле, связь между böf, с одной стороны, oks — с другой, и одной и той же реальной вещью можно считать произвольной только тогда, когда мыслят животное «бык» как предмет в его конкретном и «субстанциальном» своеобразии. Таким образом, существует противоречие между способом, каким Соссюр определяет языковой знак, и природой, которую он ему приписывает. Подобную немотивированность вывода в обычно столь строгих рассуждениях Соссюра нельзя, мне кажется, отнести за счет ослабления его критического внимания. Я скорее склонен видеть в этом отличительную черту исторического и релятивистского способа мышления конца XIX века, обычную дань той форме философского мышления, какой является сравнительное познание. Наблюдая реакции, которые вызывает у различных народов одно и то же явление, мы видим бесконечное разнообразие отношений к нему и мнений о нем и склонны заключить, что, по-видимому, всякая необходимая связь здесь отсутствует. На основе всеобщего несходства делается вывод о всеобщей случайности. Соссюровская концепция до некоторой степени принадлежит еще этой системе мышления. Решить, что языковой знак произволен, поскольку одно и то же животное называется в одной стране bœuf, а в другой — Ochs, равносильно тому, что сказать, будто понятие горя «произвольно», так как символом его является черное в Европе и белое в Китае. Произвольно — да, но только при безучастном взгляде с Сириуса или для того, кто ограничивается констатацией извне существующей между объективной реальностью и человеческим поведением связи и таким образом обрекает себя на то, чтобы видеть в этой связи только случайность. Разумеется, по отношению к одному и тому же реальному предмету все названия равноценны и, следовательно, их существование свидетельствует, что ни одно из них не может рассматриваться как единственно имеющее право быть данным наименованием в абсолюте. Это верно. Это даже слишком верно, а потому тривиально. Подлинно глубокая проблема — в другом. Она заключается в том, чтобы найти внутреннюю структуру явления, когда воспринимается лишь его внешняя сторона, и описать его зависимость от всей совокупности его проявлений. Вернемся к языковому знаку. Одна из составляющих знака, акустический образ, представляет в нем означающее; другая, то есть понятие, — означаемое. Связь между означаемым и означающим не произвольна; напротив, она необходима. Понятие («означаемое») «бык» в моем сознании неизбежно отождествляется со звуковым комплексом («означающим») böf. И может ли быть иначе? Вместе запечатлены они в моем сознании, вместе возникают они в представлении при любых обстоятельствах. Симбиоз между ними столь тесен, что понятие «бык» является как бы душой акустического образа böf. В сознании нет пустых форм, как нет и не получивших названия понятий. Вот что говорит сам Соссюр: «Наше мышление представляет собой психологически, если абстрагироваться от его словесного выражения, всего лишь аморфную и неясную массу. Философы и лингвисты единодушно признают, что без помощи знаков мы были бы неспособны отличать одно понятие от другого четким и постоянным образом. Мышление, взятое само по себе, подобно некоей туманности, где ничто не разграничено обязательным образом. Здесь не существует предустановленных идей и ничто не оформлено до появления языка» (стр. 161). С другой стороны, разум приемлет только такую звуковую форму, которая служит опорой некоторому представлению, поддающемуся идентификации; в противном случае разум отвергает ее как неизвестную или чуждую. Следовательно, означающее и означаемое, акустический образ и мысленное представление являются в действительности двумя сторонами одного и того же понятия и составляют вместе как бы содержащее и содержимое. Означающее — это звуковой перевод идеи, означаемое — это мыслительный эквивалент означающего. Такая совмещенная субстанциальность означающего и означаемого обеспечивает структурное единство знака. Сам Соссюр опять-таки обращает на это наше внимание, когда говорит о языке: «Язык можно сравнить также с листом бумаги: мысль — лицевая сторона, звук — оборотная, нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав при этом и оборотную; то же самое в языке: невозможно отделить ни звук от мысли, ни мысль от звука, этого можно достичь лишь с помощью абстракции, в результате которой мы пришли бы либо к чистой психологии, либо к чистой фонетике» (стр. 163). То, что Соссюр говорит здесь о языке, приложимо прежде всего к языковому знаку, в котором, бесспорно, и проявляются главные свойства языка. Теперь мы видим сферу «произвольного» и можем очертить ее границы. Произвольность заключается в том, что какой-то один знак, а не какой-то другой прилагается к данному, а не другому элементу реального мира. В этом, и только в этом смысле допустимо говорить о случайности, и то, скорее, пожалуй, не для того, чтобы решить проблему, а для того, чтобы наметить ее и временно обойти. Ибо эта проблема есть не что иное, как знаменитое: φύσει или θέσει, и решена она может быть только путем принятия той или другой точки зрения. В самом деле, эта проблема не что иное, как переведенная на язык лингвистики философская проблема соответствия разума действительности. Лингвист, возможно, в один прекрасный день сможет с пользой ею заняться, но пока ее лучше оставить. Полагать отношение произвольным — это для лингвиста способ уйти от данного вопроса, а также и от того решения, к которому инстинктивно приходит сам говорящий. Для говорящего язык и реальный мир полностью адекватны: знак целиком покрывает реальность и господствует над нею; более того, он и есть эта реальность (nomen omen, табу слов, магическая сила слова, и т. д.). По правде говоря, точка зрения говорящего столь отличается от точки зрения лингвиста, что утверждение последнего относительно произвольности обозначений ничуть не колеблет уверенности говорящего в противном. Но как бы то ни было, природа языкового знака, если ее определять по Соссюру, этим никак не затрагивается, поскольку особенность этого определения именно в том и состоит, чтобы рассматривать только отношение означающего к означаемому. Сфера произвольного, таким образом, выносится за пределы языкового знака. В таком случае излишне защищать принцип «произвольности» знака от того возражения, которое можно было бы привести, основываясь на ономатопоэтических и экспрессивных словах (Соссюр, стр. 103-104), излишне не только потому, что сфера их употребления относительно узка и эффект экспрессивности по самой своей сути преходящ, субъективен и зачастую второстепенен, но главным образом потому, что, какой бы ни была реальность, изображенная с помощью ономатопеи или экспрессивного выражения, указание на эту реальность дается в большинстве случаев не прямо, а воспринимается только благодаря символической условности, конвенциональности, аналогичной той, какая свойственна обычным знакам системы. Итак, мы и здесь находим то же определение и свойства, присущие любому знаку. И здесь произвольность существует лишь по отношению к явлению или объекту материального мира и не является фактором во внутреннем устройстве знака. Рассмотрим теперь вкратце некоторые следствия, выведенные Соссюром из обсуждаемого здесь принципа и чреватые очень важными результатами. Например, он замечательно показал, что можно говорить одновременно и о неизменяемости и об изменчивости знака: знак неизменяем, поскольку в силу своей произвольности он не поддается воздействию с позиций какой-либо разумной нормы; знак изменчив, поскольку, будучи произвольным, постоянно подвержен изменению. «Язык совершенно неспособен защититься от сил, которые каждое мгновение изменяют соотношение означающего и означаемого. Это одно из следствий произвольности знака» (стр. 112). Ценность этого вывода ничуть не уменьшится, а, напротив, скорее увеличится, если при этом точнее оговорить, о каком отношении идет речь. Ведь свойством быть изменяемым и в то же время оставаться неизмененным обладает не отношение между означаемым и означающим, а отношение между знаком и предметом, иными словами, предметная мотивация обозначения (motivation objective de la désignation), которая, как таковая, подвержена действию различных исторических факторов. Вывод Соссюра остается справедливым, но не для знака, а для значения (signification). Другой, не менее важной проблемой, имеющей непосредственное отношение к определению знака, является проблема значимости, в которой Соссюр надеется найти подтверждение своей точки зрения: «. выбор того, а не иного звукового отрезка для называния той, а не иной идеи совершенно произволен. Если бы дело обстояло иначе, то понятие значимости утратило бы кое-что в своем характере, так как включало бы некоторый навязанный извне элемент. Но в действительности значимости остаются целиком относительными, и вот почему связь идеи и звука полностью произвольна» (стр. 163). Это рассуждение стоит того, чтобы разобрать его по частям. Выбор звукового отрезка для называния понятия отнюдь не произволен; этот звуковой отрезок не существовал бы без соответствующей идеи, и наоборот. Хотя Соссюр говорит о «понятии» (об «идее»), на самом деле он подразумевает всегда представление о реальном предмете и имеет в виду немотивированность, отсутствие необходимости в связи знака с обозначаемой вещью. Свидетельство этого смешения можно видеть в следующей фразе, где я подчеркиваю интересующее нас место: «Если бы дело обстояло иначе, то понятие значимости утратило бы кое-что в своем характере, так как включало бы некоторый навязанный извне элемент». В этом умозаключении осью отношения как раз и считается «навязанный извне элемент», т. е. объективная реальность. Но если рассматривать знак в самом себе, а значит, как носитель значимости, произвольность непременно оказывается исключенной. Последнее утверждение таково, что в нем наиболее отчетливо видно и его опровержение, ибо хотя и справедливо, что значимости остаются целиком «относительными», но дело в том, чтобы выяснить, как и по отношению к чему они относительны. Итак, устанавливаем следующее: значимость есть элемент знака; если взятый сам по себе знак не произволен, что, надеемся, мы показали, то отсюда следует, что «относительный» характер значимости не может зависеть от «произвольной» природы знака. Поскольку соответствие знака реальности следует исключить из рассмотрения, у нас еще больше оснований расценивать значимость только как атрибут формы, а не субстанции. Следовательно, утверждение, что значимости «относительны», означает, что такой характер они имеют по отношению друг к другу. А это ли не доказательство их необходимости? Здесь мы имеем дело уже не с изолированным знаком, а с языком как системой знаков, и никто столь ясно, как Соссюр, не осознал и не описал .системной организации языка. Говорить о системе — значит говорить о расположении и соответствии частей в структуре, доминирующей над своими элементами и обусловливающей их. Все в ней настолько необходимо, что изменения как целого, так и частей взаимно обусловлены. Относительность значимостей является лучшим свидетельством того, что они находятся в тесной зависимости одна от другой в синхронном состоянии системы, постоянно пребывающей под угрозой нарушения и постоянно восстанавливаемой. Дело в том, что все значимости суть значимости в силу противопоставления друг другу и определяются только на основе их различия. Будучи противопоставлены, они удерживаются в отношении необходимой обусловленности. По логике вещей необходимость подразумевает оппозицию, так как оппозиция есть форма выражения необходимости. Если язык представляет собой не случайный конгломерат туманных понятий и произносимых наобум звуков, то именно потому, что его структуре, как всякой структуре, внутренне присуща необходимость. Следовательно, присущая языку случайность проявляется в наименовании как звуковом символе реальности и затрагивает отношение этого- символа к реальности. Но первичный элемент системы — знак — содержит означающее и означаемое, соединение между которыми следует признать необходимым, поскольку, существуя друг через друга, они совпадают в одной субстанции. Понимаемый таким образом абсолютный характер языкового знака требует в свою очередь диалектической необходимости постоянного противопоставления значимостей и составляет структурный принцип языка. Лучшим свидетельством плодотворности какой-либо доктрины и является, быть может, ее способность породить противоречие, которое служит ее дальнейшему развитию. Восстанавливая подлинную природу знака в его системной обусловленности, мы, уже после Соссюра, утверждаем строгость соссюровской мысли.
Источник
Природа языкового знака
Многие полагают, что язык есть по существу номенклатура, то есть перечень названий, соответствующих каждое одной определенной вещи. Например:
Такое представление может быть подвергнуто критике во многих отношениях. Оно предполагает наличие уже готовьк понятий, предшествующих словам; оно ничего не говорит о том, какова природа названия — звуковая или психическая, ибо слово arbor может рассматриваться и под тем и под другим углом зрения; наконец, оно позволяет думать, что связь, соединяющая название с вещью, есть нечто совершенно простое, а это весьма далеко от истины. Тем не менее такая упрощенная точка зрения может приблизить нас к истине, ибо она свидетельствует о том, что единица языка есть нечто двойственное, образованное из соединения двух компонентов.
Рассматривая акт речи, мы уже выяснили, что обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем мозгу ассоциативной связью. Мы особенно подчеркиваем этот момент.
Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу, и если нам случается называть его «материальным», то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары — понятию, в общем более абстрактному.
Психический характер наших акустических образов хорошо обнаруживается при наблюдении над нашей собственной речевой практикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с собой или мысленно повторять стихотворный отрывок. <. >
Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая сущность, которую можно изобразить следующим образом:
Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой и предполагают друг друга. Ищем ли мы смысл латинского arbor или, наоборот, слово, которым римлянин обозначал понятие «дерево», ясно, что только сопоставления типа кажутся нам соответствующими действительности, и мы отбрасываем всякое иное сближение, которое может представиться воображению.
Это определение ставит важный терминологический вопрос. Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ, например слово arbor и т.д. Забывают, что если arbor называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие «дерево», так что чувственная сторона знака предполагает знак как целое.
Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означающее; последние два термина имеют то преимущество, что отмечают противопоставление, существующее как между ними самими, так и между целым и частями этого целого. Что же касается термина «знак», то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не предлагает никакого иного подходящего термина.
Языковой знак, как мы его определили, обладает двумя свойствами первостепенной важности. Указывая на них, мы тем самым формулируем основные принципы изучаемой нами области знания.
§ 2. Первый принцип: произвольность знака
Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в результате ассоциации некоторого означающего с некоторым означаемым, то эту же мысль мы можем выразить проще: языковой знак произволен.
Так, понятие «сестра» не связано никаким внутренним отношением с последовательностью звуков s-œ:-r, служащей во французском языке ее означающим; оно могло бы быть выражено любым другим сочетанием звуков; это может быть доказано различиями между языками и самим фактом существования различных языков: означаемое «бык» выражается означающим b-œ-f (франц. bœuf) по одну сторону языковой границы и означающим o-k-s (нем. Ochs) по другую сторону ее.
Принцип произвольности знака никем не оспаривается. <. >
Слово произвольный также требует пояснения. Оно не должно пониматься в том смысле, что означающее может свободно выби
раться говорящим (как мы увидим ниже, человек не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом); мы хотим лишь сказать, что означающее немотивировано, то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи.
Отметим в заключение два возражения, которые могут быть выдвинуты против этого первого принципа.
1. В доказательство того, что выбор означающего не всегда произволен, можно сослаться на звукоподражания. Но ведь звукоподражания не являются органическими элементами в системе языка. Число их к тому же гораздо ограниченней, чем обычно полагают. Такие французские слова, как fouet «хлыст», glas «колокольный звон», могут поразить ухо суггестивностью своего звучания, но достаточно обратиться к их латинским этимонам (fouet от fagis «бук», glas от classicum «звук трубы»), чтобы убедиться в том, что они первоначально не имели такого характера: качество их теперешнего звучания, или, вернее, приписываемое им теперь качество, есть случайный результат фонетической эволюции.
Что касается подлинных звукоподражаний типа буль-буль, тик-так, то они не только малочисленны, но и до некоторой степени произвольны, поскольку они лишь приблизительные и наполовину условные имитации определенных звуков (ср. франц. оиаоиа, но нем. wauwau «гав! гав!»). Кроме того, войдя в язык, они в большей или меньшей степени подпадают под действие фонетической, морфологической и всякой иной эволюции, которой подвергаются и все остальные слова (ср. франц. pigeon «голубь», происходящее от народнолатинского pīpiō, восходящего в свою очередь к звукоподражанию), — очевидное доказательство того, что звукоподражания утратили нечто из своего первоначального характера и приобрели свойство языкового знака вообще, который, как уже указывалось, немотивирован.
2. Что касается междометии, весьма близких к звукоподражаниям, то о них можно сказать то же самое, что говорилось выше о звукоподражаниях. Они также ничуть не опровергают нашего тезиса о произвольности языкового знака. Весьма соблазнительно рассматривать междометия как непосредственное выражение реальности, так сказать, продиктованное самой природой. Однако в отношении большинства этих слов можно доказать отсутствие необходимой связи между означаемым и означающим. Достаточно сравнить соответствующие примеры из разных языков, чтобы убедиться, насколько в них различны эти выражения (например, франц. aїe! соответствует нем. au! «ой!»). Известно к тому же, что многие междометия восходят к знаменательным словам (ср. франц. diable! «черт возьми!» при diable «черт», mordieu «черт возьми!» из mort Dieu букв. «смерть бога» и т.д.).
Итак, и звукоподражания и междометия занимают в языке второстепенное место, а их символическое происхождение отчасти спорно.
§ 3. Второй принцип: линейный характер означающего
Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и б) эта протяженность имеет одно измерение— это линия.
Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упоминают вовсе, по-видимому, именно потому, что считают его чересчур простым, между тем это весьма существенный принцип и последствия его неисчислимы. Он столь же важен, как и первый принцип. От него зависит весь механизм языка. В противоположность означающим, воспринимаемым зрительно (морские сигналы и т.п.), которые могут комбинироваться одновременно в нескольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, располагают лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это свойство обнаруживается воочию, как только мы переходим к изображению их на письме, заменяя последовательность их во времени пространственным рядом графических знаков.
В некоторых случаях это не столь очевидно. Если, например, я делаю ударение на некотором слоге, то может показаться, что я кумулирую в одной точке различные значимые элементы. Но это иллюзия; слог и его ударение составляют лишь один акт фонации: внутри этого акта нет двойственности, но есть только различные противопоставления его со смежными элементами.
Источник